Джон Донн. По ком звонит колокол?
Не спрашивай, по ком звонит колокол…
Всем известен вопрос: «По ком звонит колокол?», но не все знают, что это — не вопрос, а ответ. И автор у него не Хемингуэй.
«Молитвы по случаю…» Джона Донна * (в русском переводе известные как «Обращения к Господу в час нужды и бедствий») были написаны зимой 1623 года, когда Донн слег с приступом лихорадки. «Медитации» были следствием тяжёлого хода болезни, когда своё состояние и размышления «последнего часа» поэт-богослов решил доверить бумаге…
Отрывок из «Молитвы по случаю болезни, и в ходе её», Раздумье 17
Перевод с английского языка и латыни.
И прошепчет: «Пора умереть»…
Теперь колокол звонит беззвучно, говоря ещё раз: «Ты должен умереть».
«Кто не вознесёт взора к восходящему солнцу, кто сможет оторвать взгляд от вспышки кометы? Кто останется глух к набату, разносящемуся по округе, кто сможет заглушить звон колокола — отзвук мира?
Человек не остров, сам по себе — каждый часть материка, часть всей суши. Если частичку мыса поглотит море, то меньше станет вся Европа, словно твой дом или друга твоего был на той унесённой земле: смерть любого человека убивает часть меня, ибо един я со всем родом людским, поэтому не спрашивай, по ком звонит колокол — он звонит по тебе».
* Джон Донн (1572 – 1631) — поэт, солдат, узник Флитской тюрьмы, депутат парламента, доктор богословия Кембриджского университета (ранее из католичества перешёл в англиканскую веру), настоятель лондонского собора Святого Павла (из Википедии).
29 марта 2016 г., Новосибирск
© йЕРО, перевод, комментарии, 2016
Nunc lento sonitu dicunt,
Morieris
Now, this Bell tolling softly
for another, saies to me, Thou
must die.
Who casts not up his eye to the sun when it rises? but who takes off his eye from a comet when that breaks out? Who bends not his ear to any bell which upon any occasion rings? but who can remove it from that bell which is passing a piece of himself out of this world?
No man is an island, entire of itself; every man is a piece of the continent, a part of the main. If a clod be washed away by the sea, Europe is the less, as well as if a promontory were, as well as if a manor of thy friend’s or of thine own were: any man’s death diminishes me, because I am involved in mankind, and therefore never send to know for whom the bell tolls; it tolls for thee.
Meditation 17, Devotions upon Emergent Occasions, and several steps in my Sickness, 1623.
Источник
Обращения к Господу в час нужды и бедствий
«Обращения к Господу в час нужды и бедствий» (1623) — один из ярчайших литературных памятников эпохи, объединяющий в себе дневник, медицинский бюллетень, философский труд, богословский трактат и молитвенник. Это самое метафизическое сочинение Донна, затрагивающее проблемы богословия, алхимии, антропологии.
1. Insultus morbi primus — Первый натиск болезни 2
2. Actio laesa — Обездвиженность 3
Увещевание II 3
3. Decubitus sequitur tandem — Больной укладывается в постель 4
Медитация III 4
Увещевание III 5
4. Medicusque vocatur — Призывается врач 6
Увещевание IV 6
Джон Донн
ОБРАЩЕНИЯ К ГОСПОДУ В ЧАС НУЖДЫ И БЕДСТВИЙ
«Обращения к Господу в час нужды и бедствий» были написаны зимой 1623 года, когда Донн слег с приступом тяжелейшей «лихорадки». Современные медики утверждают, что то был возвратный тиф, среди симптомов которого бессонница, бред, полный упадок сил и тяжелейшие боли во всем теле. На пятый или седьмой день наступает кризис, но даже если он миновал, сохраняется опасность последующего рецидива заболевания, приводящего, как правило, к смертельному исходу. Тем самым Донн подошел к самому краю могилы и лишь чудом остался в живых. Опыт приближения к смерти, вынесенный Донном из болезни, стал основой «Обращений к Господу…».
Однако «Обращения к Господу…» — непосредственный опыт физического умирания, зафиксированный шаг за шагом. Так медики-экспериментаторы нашего века надиктовывали ученикам клиническую картину своей агонии…
Рукою Донна, когда он писал «Обращения к Господу…», в прямом смысле водила лихорадка. «Плотность», сложность текста объясняются той необычайной обостренностью, ускоренностью работы сознания, которые присущи порой болезни.
Книга была закончена Донном в течение месяца. И тут же, по настоянию друзей, ушла под типографский пресс. Донн еще не настолько оправился от болезни, чтобы выходить из дома, а отпечатанный экземпляр уже лежал у него на столе.
«Обращения к Господу…» состоят из 23 разделов, соответствующих определенной стадии болезни. Каждый раздел включает в себя три части: «Медитация», «Увещевание» и «Молитва». Разделам предпосланы латинские стихотворные эпиграфы: если прочесть их «сплошняком», они образуют аллегорическую поэму.
Трехчастное деление разделов соответствует учению Августина о трех уровнях реальности, постигаемых благодаря: способностям памяти (донновские «медитации»), разумному интеллекту («увещевания») и воле («молитвы»), которое излагается в трактате «О Троице» (X, XI 17–18) .
С другой стороны, Донн явно отталкивается от популярных в конце XVI начале XVII века трактатов, посвященных ars moriendi — искусству умирания. Этот род сочинений, повествующих, как правильно и достойно христианину уходить из жизни, как прощаться с близкими и отрешаться от земных привязанностей и забот, как приуготовлять себя к встрече с Создателем, не мог быть незнаком Донну. В Англии особой популярностью пользовались два сочинения такого рода: анонимное «The Art and Craft to know well to Dy» («Искусство и умение умирать достойно»), созданное около 1500 года, существовало в многочисленных списках и оттисках с резных деревянных досок, самые поздние из которых датируются началом XVII века, и изданный в 1620 году в Антверпене трактат иезуита Роберта Беллармина (Bellarmine) «De arte bene moriendi» («Об искусстве доброй смерти») — он-то, видимо, и был известен Донну, если учесть, что в проповедях настоятеля собора св. Павла встречаются многочисленные аллюзии на иные работы этого автора .
Для жанра ars moriendi характерен акцент на переменчивости человеческого жребия и неожиданности горестей и испытаний, венцом которых является смерть. Так, один из трактатов утверждает:
«Сегодня мы здоровы и крепки, а завтра — больны; сегодня счастливы, а завтра — поражены скорбью; сегодня богаты, а завтра — ввергнуты в нищету; сегодня прославлены, завтра — опозорены и отринуты; сегодня живы, а завтра мертвы… О, что за перемена участи в течение двух лишь дней! От счастья — к горечи, от здоровья — к болести, от наслаждения — к скорби, от спокойствия к тревогам, от силы — к слабости — и точно так же от жизни перехожу я внезапно к смерти! Что за жалкое я создание!»
Достаточно сравнить этот пассаж с началом «Обращений к Господу…», чтобы сходство бросилось в глаза.
Отметим еще одну параллель. Все трактаты, посвященные «искусству умирания», настаивают на том, чтобы лежащий на смертном одре публично произнес символ веры: «Прежде, нежели покинут меня жена, дети и слуги мои, желаю я в их присутствии исповедовать мою веру, дабы и вы, друзья, что собрались здесь у одра моего, могли бы засвидетельствовать перед Богом и миром, что умираю я христианином», — пишет безымянный автор «Спасения человека недужного» — еще одного популярного в XVII веке сочинения этого жанра .
Однако сочинение Донна далеко выходит за рамки трактатов ars moriendi. Те были лишь практическим наставлением для умирающего. Донн претендует на нечто гораздо большее. Едва ли не на тяжбу с Господом Богом. «Увещевания» своего рода юридический разбор реального положения подзащитного, коим является сам Донн. Здесь он, с одной стороны, опирается на традицию права, с которой он познакомился во время обучения в Линкольнз-Инн, а с другой — на книгу Иова. Иова, вызывающего Бога на разбирательство: «Выслушай, взывал я, и я буду говорить, и что буду спрашивать у Тебя, объясни мне» . И каждый раз, взвесив все доводы, Донн смиренно склоняет голову.
Если «увещевания» — наиболее богословски насыщенные части «Обращений к Господу…», то «Медитации», которым Донн обязан славой прекрасного прозаика, полны «мудрости мира сего». Здесь мы встречаемся с космографией и алхимией, платонизмом и герметикой. При этом Донн оперирует с набором «общих топосов» своей эпохи — но делает это поистине виртуозно. Магнетизм его текста объясняется не оригинальностью образов, а их неожиданным сопряжением .
Точно так же бл. Августин, Тертуллиан, св. Бернар Клервосский, Данте преломляются в причудливой акустике донновского текста, порождая порой странное эхо .
Источник
17 медитация джона донна
Devotions Upon Emergent Occasions
N UNC LENTO SONITU DICUNT, MORIERIS.
Now this bell tolling softly for another,
says to me, Thou must die.
P ERCHANCE he for whom this bell tolls may be so ill as that he knows not it tolls for him. And perchance I may think myself so much better than I am, as that they who are about me, and see my state, may have caused it to toll for me, and I know not that. The church is catholic, universal, so are all her actions; all that she does, belongs to all. When she baptizes a child, that action concerns me; for that child is thereby connected to that head which is my head too, and ingraffed into that body, whereof I am a member. And when she buries a man, that action concerns me; all mankind is of one author, and is one volume; when one man dies, one chapter is not torn out of the book, but translated into a better language; and every chapter must be so translated; God employs several translators; some pieces are translated by age, some by sickness, some by war, some by justice; but God’s hand is in every translation, and his hand shall bind up all our scattered leaves again, for that library where every book shall lie open to one another; as therefore the bell that rings to a sermon, calls not upon the preacher only, but upon the congregation to come; so this bell calls us all: but how much more me, who am brought so near the door by this sickness.
There was a contention as far as a suit (in which, piety and dignity, religion and estimation, were mingled) which of the religious orders should ring to prayers first in the morning; and it was determined, that they should ring first that rose earliest. If we understand aright the dignity of this bell, that tolls for our evening prayer, we would be glad to make it ours, by rising early, in that application, that it might be ours as well as his, whose indeed it is. The bell doth toll for him, that thinks it doth; and though it intermit again, yet from that minute, that that occasion wrought upon him, he is united to God. Who casts not up his eye to the sun when it rises? But who takes off his eye from a comet, when that breaks out? who bends not his ear to any bell, which upon any occasion rings? But who can remove it from that bell, which is passing a piece of himself out of this world?
No man is an island, entire of itself; every man is a piece of the continent, a part of the main; if a clod be washed away by the sea, Europe is the less, as well as if a promontory were, as well as if a manor of thy friend’s or of thine own were; any man’s death diminishes me, because I am involved in mankind, and therefore never send to know for whom the bell tolls; it tolls for thee.
Neither can we call this a begging of misery, or a borrowing of misery, as though we were not miserable enough of ourselves, but must fetch in more from the next house, in taking upon us the misery of our neighbors. Truly it were an excusable covetousness if we did; for affliction is a treasure, and scarce any man hath enough of it. No man hath afflicion enough, that is not matured and ripened by it, and made fit for God by that affliction. If a man carry treasure in bullion or in a wedge of gold, and have none coined into current moneys, his treasure will not defray him as he travels. Tribulation is treasure in the nature of it, but it is not current money in the use of it, except we get nearer and nearer our home, heaven, by it. Another may be sick too, and sick to death, and this affliction may lie in his bowels, as gold in a mine, and be of no use to him; but this bell that tells me of his affliction, digs out, and applies that gold to me: if by this consideration of another’s danger, I take mine own into contemplation, and so secure myself, by making my recourse to my God, who is our only security.
Source:
Donne, John. The Works of John Donne. vol III.
Henry Alford, ed.
London: John W. Parker, 1839. 574-5.
 | to Works of John Donne |
Woodcut from Sir Thomas More’s Utopia.
Site copyright ©1996-2010 Anniina Jokinen. All Rights Reserved.
Created by Anniina Jokinen on November 16, 2006. Last updated November 4, 2010.
Background by the kind permission of Stormi Wallpaper Boutique.
Источник
17 медитация джона донна
- ЖАНРЫ 360
- АВТОРЫ 277 048
- КНИГИ 653 287
- СЕРИИ 24 988
- ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 610 982
ОБРАЩЕНИЯ К ГОСПОДУ В ЧАС НУЖДЫ И БЕДСТВИЙ
«Обращения к Господу в час нужды и бедствий» были написаны зимой 1623 года, когда Донн слег с приступом тяжелейшей «лихорадки». Современные медики утверждают, что то был возвратный тиф, среди симптомов которого бессонница, бред, полный упадок сил и тяжелейшие боли во всем теле. На пятый или седьмой день наступает кризис, но даже если он миновал, сохраняется опасность последующего рецидива заболевания, приводящего, как правило, к смертельному исходу. Тем самым Донн подошел к самому краю могилы и лишь чудом остался в живых. Опыт приближения к смерти, вынесенный Донном из болезни, стал основой «Обращений к Господу…».
Однако «Обращения к Господу…» — непосредственный опыт физического умирания, зафиксированный шаг за шагом. Так медики-экспериментаторы нашего века надиктовывали ученикам клиническую картину своей агонии…
Рукою Донна, когда он писал «Обращения к Господу…», в прямом смысле водила лихорадка. «Плотность», сложность текста объясняются той необычайной обостренностью, ускоренностью работы сознания, которые присущи порой болезни.
Книга была закончена Донном в течение месяца. И тут же, по настоянию друзей, ушла под типографский пресс. Донн еще не настолько оправился от болезни, чтобы выходить из дома, а отпечатанный экземпляр уже лежал у него на столе.
«Обращения к Господу…» состоят из 23 разделов, соответствующих определенной стадии болезни. Каждый раздел включает в себя три части: «Медитация», «Увещевание» и «Молитва». Разделам предпосланы латинские стихотворные эпиграфы: если прочесть их «сплошняком», они образуют аллегорическую поэму.
Трехчастное деление разделов соответствует учению Августина о трех уровнях реальности, постигаемых благодаря: способностям памяти (донновские «медитации»), разумному интеллекту («увещевания») и воле («молитвы»), которое излагается в трактате «О Троице» (X, XI 17–18)[1].
С другой стороны, Донн явно отталкивается от популярных в конце XVI начале XVII века трактатов, посвященных ars moriendi — искусству умирания. Этот род сочинений, повествующих, как правильно и достойно христианину уходить из жизни, как прощаться с близкими и отрешаться от земных привязанностей и забот, как приуготовлять себя к встрече с Создателем, не мог быть незнаком Донну. В Англии особой популярностью пользовались два сочинения такого рода: анонимное «The Art and Craft to know well to Dy» («Искусство и умение умирать достойно»), созданное около 1500 года, существовало в многочисленных списках и оттисках с резных деревянных досок, самые поздние из которых датируются началом XVII века, и изданный в 1620 году в Антверпене трактат иезуита Роберта Беллармина (Bellarmine) «De arte bene moriendi» («Об искусстве доброй смерти») — он-то, видимо, и был известен Донну, если учесть, что в проповедях настоятеля собора св. Павла встречаются многочисленные аллюзии на иные работы этого автора[2].
Для жанра ars moriendi характерен акцент на переменчивости человеческого жребия и неожиданности горестей и испытаний, венцом которых является смерть. Так, один из трактатов утверждает:
«Сегодня мы здоровы и крепки, а завтра — больны; сегодня счастливы, а завтра — поражены скорбью; сегодня богаты, а завтра — ввергнуты в нищету; сегодня прославлены, завтра — опозорены и отринуты; сегодня живы, а завтра мертвы… О, что за перемена участи в течение двух лишь дней! От счастья — к горечи, от здоровья — к болести, от наслаждения — к скорби, от спокойствия к тревогам, от силы — к слабости — и точно так же от жизни перехожу я внезапно к смерти! Что за жалкое я создание!»[3]
Достаточно сравнить этот пассаж с началом «Обращений к Господу…», чтобы сходство бросилось в глаза.
Отметим еще одну параллель. Все трактаты, посвященные «искусству умирания», настаивают на том, чтобы лежащий на смертном одре публично произнес символ веры: «Прежде, нежели покинут меня жена, дети и слуги мои, желаю я в их присутствии исповедовать мою веру, дабы и вы, друзья, что собрались здесь у одра моего, могли бы засвидетельствовать перед Богом и миром, что умираю я христианином», — пишет безымянный автор «Спасения человека недужного» — еще одного популярного в XVII веке сочинения этого жанра[4].
Однако сочинение Донна далеко выходит за рамки трактатов ars moriendi. Те были лишь практическим наставлением для умирающего. Донн претендует на нечто гораздо большее. Едва ли не на тяжбу с Господом Богом. «Увещевания» своего рода юридический разбор реального положения подзащитного, коим является сам Донн. Здесь он, с одной стороны, опирается на традицию права, с которой он познакомился во время обучения в Линкольнз-Инн, а с другой — на книгу Иова. Иова, вызывающего Бога на разбирательство: «Выслушай, взывал я, и я буду говорить, и что буду спрашивать у Тебя, объясни мне»[5]. И каждый раз, взвесив все доводы, Донн смиренно склоняет голову.
Если «увещевания» — наиболее богословски насыщенные части «Обращений к Господу…», то «Медитации», которым Донн обязан славой прекрасного прозаика, полны «мудрости мира сего». Здесь мы встречаемся с космографией и алхимией, платонизмом и герметикой. При этом Донн оперирует с набором «общих топосов» своей эпохи — но делает это поистине виртуозно. Магнетизм его текста объясняется не оригинальностью образов, а их неожиданным сопряжением[6].
Точно так же бл. Августин, Тертуллиан, св. Бернар Клервосский, Данте преломляются в причудливой акустике донновского текста, порождая порой странное эхо[7].
1. Insultus morbi primus
Первый натиск болезни
Сколь превратна и жалка участь человеческая: только что я был здоров и вот болен. Дивлюсь внезапности злой перемены и не ведаю, чему ее приписать, не ведаю даже имени для нее. Мы ревностно печемся о нашем здоровье, обдумываем пищу и питье, рассуждаем о воздухе, которым дышим, предаемся упражнениям, что пойдут нам во благо; мы тщательно вытесываем и полируем каждый камень, который ляжет в стену нашего здания; здоровье — плод наших долгих и неустанных усилий; но одно мгновение ока — и пушечный залп все обращает в руины, разрушает и сравнивает с землей[8]; болезнь неизбежна, несмотря на все наше тщание и осмотрительность; более того, она незаслуженна, и если помыслить ее как приход врага, то можно сказать, что она разом шлет нам ультиматум, покоряет нас, берет в полон и разрушает до основания. О, жалкая участь человеческая! — разве Господь нам ее предназначил, который, Сам будучи бессмертен, вложил в нас искру, отсвет Своего бессмертия, — дабы могли мы раздуть ее в яркое пламя; а мы вместо того погасили эту искру, дохнув на нее первородным грехом; мы сами обрекли себя нищете, поддавшись обольщениям ложного богатства, обрекли себя безумию, прельстившись ложным знанием[9]. И вот — мы не просто умираем, мы умираем на дыбе, умираем, истязаемые болезнью; более того, мы страдаем заранее, страдаем чрезмерно, изводя себя подозрениями, опасениями и мнительными предчувствиями недуга прежде, чем мы можем назвать его недугом; мы даже не уверены, что больны; и вот одна рука наша старается по пульсу другой, а глаз — по цвету мочи определить, здоровы ли мы? О, нищета, многократно умноженная! Мы умираем и не можем возрадоваться смерти, ибо умираем, мучаемые болезнью; но и прежде, чем подступит болезнь, мы уже изнуряем себя подозрениями и предчувствиями, опережая тот час, когда воистину подступят к нам страдания и смерть; наша кончина зачата первыми признаками недуга, выношена болезнью и рождена смертью, возвещающей о сроках своих оными предвестиями. Тем ли возвеличен Человек как Микрокосм, что в нем самом явлены и землетрясения — судороги и конвульсии; и зарницы — внезапные вспышки, что застят взор; и громы — приступы внезапного кашля; и затмения внезапные помрачения чувств; и огненные кометы — его палящее горячечное дыхание; и кроваво-красные реки — воды, что отходят от нас, окрашенные кровью? Потому ли только он — целый мир, что вместил многое, способное не только разрушить его и казнить, но также и провидеть эту казнь; многое, помогающее недугу, ускоряющее его течение и делающее болезнь неисцелимой, а разве не такова роль мрачных предчувствий? Ибо как заставляют пламя взметнуться в неистовстве, плеснув на угли водой, так усугубляют жгучую лихорадку холодной меланхолией — будто бы одна лихорадка не разрушила нас так быстро, не свершила бы свою разрушительную работу, не присовокупи мы искусственную лихорадку к лихорадке естественной[10]. О непостижимый разлад, о загадочная смута, о жалкая участь человека!
Источник